§ XXXI

ПРЕСТУПЛЕНИЯ, ТРУДНО ДОКАЗУЕМЫЕ

Тому, кто вдумается в эти начала, но упустит из виду, что разум почти никогда не был законодателем наций, странным покажется, почему для наиболее жестоких или наиболее сокровенных, или химерических, т.е. наиболее невероятных, преступлений довольствуются предположениями и наиболее слабыми и сомнительными доказательствами. Как будто законы и судьи заинтересованы не в том, чтобы отыскать истину, но в том, чтобы доказать преступление. Как будто опасность осудить невинного не возрастает, когда вероятность невиновности выше, чем вероятность виновности. У большинства людей отсутствует мужество, одинаково необходимое как для великих преступлений, так и для великих подвигов. Видимо, по этой причине и те и другие наблюдаются одновременно у тех наций, которые сохраняют своё существование скорее благодаря деятельности правительства и страстям, направленным к общественному благу, чем благодаря своей величине, или в силу того, что их законы всегда отличны. У наций последнего рода ослабленные страсти, по-видимому, способствуют скорее сохранению, чем улучшению образа правления. Отсюда следует одно важное заключение: крупные преступления, совершающиеся в какой-либо нации, не всегда служат доказательством её упадка.

Имеются преступления, часто повторяющиеся в обществе, но которые трудно доказать. В этих преступлениях трудность доказывания рассматривается как вероятность невиновности. Поскольку же вред, проистекающий от безнаказанности, тем менее может иметь значение, что распространённость этих преступлений зависит не столько от безнаказанности, сколько от других причин, то должны быть одинаково уменьшены сроки как для расследования, так и для давности. Между тем прелюбодеяние, греческая любовь, с трудом доказуемые, являются преступлениями, к которым, согласно установившимся правилам, применяются тиранические презумпции, как бы доказательства и полудоказательства (как будто человек может быть наполовину виновен, т.е. наполовину наказан, а наполовину оправдан). Именно по этим преступлениям пытка проявляет свою жестокую власть над подсудимым, свидетелями и даже над семьёй несчастного, как тому учат с возмутительным хладнокровием учёные, являющиеся для судей правилом и законом.

С точки зрения политической прелюбодеяние является преступлением, которое порождается и направляется двумя причинами: изменчивыми законами людей и могущественнейшим влечением одного пола к другому. Влечение это во многом сходно со всемирной силой тяготения, оно уменьшается с увеличением расстояния. И подобно тому как сила тяготения изменяет все движения тел, так и влечение, покуда оно продолжается, изменяет почти все движения души. Различие между ними в том, что тяготение уравновешивается препятствиями, влечение же, по общему правилу, с ростом их усиливается.

Если бы я обращался к нациям, не озарённым светом религии, то я указал бы ещё на одно важное различие между этим и другими преступлениями. Оно порождается от злоупотребления постоянной и общей всему человечеству потребностью, потребностью, предшествовавшей обществу и даже вызвавшей его образование. Другие же преступления, разрушающие общество, вызываются скорее мимолётными страстями, чем естественной потребностью. Для знающего историю и людей эта потребность представляется − поскольку речь идёт об одном и том же климате − всегда равной определённой постоянной величине. Если это верно, то следует считать бесполезными и даже вредными законы и обычаи, пытающиеся уменьшить эту общую сумму, потому что их действие сказалось бы в том, что одна часть граждан была бы обременена и своими, и чужими потребностями. Напротив, были бы мудрыми те законы, которые, следуя, так сказать, лёгкому склону равнины, разложили и разветвили бы общее действие этой потребности на столько равных малых частей, что одновременно предупредили бы как засуху, так и наводнение. Супружеская верность всегда пропорциональна количеству браков и свободе их заключения.

Там, где господствуют наследственные предрассудки, где родительская власть заключает или не допускает браки, там волокитство нарушает их тайно, не обращая внимания на обычную мораль, которой полагается возмущаться последствиями, снисходительно относясь к их причинам. Но эти соображения излишни для тех, кто, исповедуя истинную религию, следует более высоким побуждениям, сдерживающим силу естественных влечений. Подобное преступление свершается так быстротечно и таинственно, оно так прикрыто наброшенным на него самим законом покрывалом − необходимым, но прозрачным и, вместо того чтобы уменьшать, увеличивающим ценность предмета, поводы к нему так легки, а последствия так неопределённы, что во власти законодателя скорее предупредить, чем исправить его действие. Общее правило: для всех преступлений, которые по своей природе должны большею частью оставаться безнаказанными, само наказание становится подстрекательством. Особенность нашего воображения заключается в том, что если препятствия не непреодолимы, если они не чрезмерны по сравнению с леностью духа, присущей каждому человеку, то они ещё больше распаляют воображение и увеличивают значение предмета, потому что являются столькими же преградами, мешающими блуждающему и непостоянному воображению отвлечься от предмета. Понуждаемое охватить все соотношения воображение задерживается на более приятном, к которому, естественно, душа наша устремляется скорее, чем к мрачному и печальному, чего она избегает и от чего удаляется.

Аттическая любовь, наказуемая столь сурово и за которую так легко подвергают пытке, торжествующей над невинностью, вызывается не столько потребностями одинокого свободного человека, сколько страстями человека, живущего в обществе и рабстве. Это преступление черпает свою силу не столько в пресыщении удовольствиями, сколько в том воспитании, которое, желая сделать людей полезными для других, начинает с того, что делает их бесполезными для самих себя, которое проводится в домах, куда собирают пылкую молодежь. Не находя никакого другого выхода, все развивающиеся природные силы растрачиваются без пользы для человечества, вызывая тем самым даже преждевременную старость.

Детоубийство является также следствием неизбежного противоречия, в которое поставлена женщина, ставшая жертвой своей слабости или насилия. Ей нужно выбрать позор или смерть существа, не способного чувствовать своё несчастье. Как ей не предпочесть эту смерть неизбежным страданиям, ожидающим её и её несчастный плод? Лучшим средством предупредить это преступление были бы законы, действительно охраняющие слабость от тирании, ополчающейся против пороков, если их нельзя прикрывать плащом добродетели.

Я не хочу ослаблять справедливый ужас, которого заслуживают эти преступления. Но, указывая на их причины, я считаю себя вправе сделать следующий общий вывод: наказание за преступление не может быть признано справедливым (или, что то же, необходимым), пока для предотвращения последнего закон не употребил наилучшие средства, доступные нации при данных условиях.